Моя мама Жизнь после войны

Вера по окончании школы поступила в Менделеевский институт, я – в Энергетический. Обе по любви к нашим замечательным учительницам. По математике меня готовила моя тетя Мария Николаевна, которая к этому времени издала свой задачник по высшей математике и получила звание Заслуженного Учителя. 
Теперь она работала в Загорске. Я стала постоянно ездить в Сергиев Посад к тетушке по воскресениям – сходить в храм и привезти от нее картошку с ее огорода. В Москве я проводила ночь под большие праздники в Елоховке – там я единственный раз видела патриарха Сергия на Рождество и за четыре месяца до его смерти. Пели там наши лучшие певцы и присутствовали послы Англии и Америки, правда, не ночью, а уже на поздней службе, которую я тоже после службы ночной не пропускала, передохнув там же, в храме положив голову на сумочку, а то потом туда и не войдешь из–за многолюдства. У меня была бархатная сумочка, на которой мама вышила гладью пучок фиалок. 
С Верой мы стали видеться очень редко. Телефона в общежитии не было, и нас захватили новые заботы. На моем курсе двести девочек. В моей группе юношей нет, в других группах один-два – очень больные: на костылях, сердечники с пороком или сильно близорукие. Среди девочек я занимаю привычную для меня нишу – бесспорной отличницы и демонстрирую это тем, что всегда выхожу на экзаменах отвечать без подготовки. Один раз, правда, меня устыдили. Только я поднялась с просьбой отвечать, как меня дернула сзади за платье Инна Синицкая: “У нас всегда первым отвечает Павлик”. Большой умница этот Павлик Стоянов, приходил на занятия на двух костылях – врожденный дефект. Я устыдилась и села. А Инна, всегдашняя его заступница, вышла за него замуж и потом они оба работали над созданием отечественного электронного микроскопа у Николая Гавриловича Сушкина, который и вел у нас курс электронной микроскопии. На моем курсе собрались девочки, решившие посвятить жизнь науке. Это был еще более однородный монолит, чем у нас в школе. Все инородное отторгалось. Таков, например, Иван... Он отличается красотой и хорошими манерами, Он добросовестно учится, не сядет, если девочка стоит, всегда пропустит в дверь впереди себя. Это воспринимается как отсутствие простоты и даже раздражает. Да и все мальчики – инвалиды в своих семьях убереглись в какой–то мере от общественного воспитания и не испытали такого пресса среды. Они, как правило, умнее и талантливее нас. И все они ведут себя очень активно. Для них выбор будущей жены – вопрос выживания. Один не упускает возможности приставать к нам с моей подружкой Ниной с разговорами – и на лекции, и по дороге домой. Чтобы отделаться от него, ныряем в новый широкий чистый туалет и, сидя на широком подоконнике, обсуждаем уроки. Через полчаса выходим – он стоит против двери в туалет и ждет. С диким хохотом срываемся в бегство по лестницам. 
Напротив того, Вилька Радин сразу берет на себя роль вожака. Организует наши поездки по выходным в швейные мастерские – чинить солдатские рубахи или по ночам – в Южный порт – грузить картошку из трюма на конвейер. Он же запевала на всех переменах. Вообще, мы к мальчикам относились нормально, по–дружески. Отвергалось только ухаживание, как странное и ненужное. Да мы, и правда, были так молоды – не доросли до взрослых проблем! Ко мне очень часто ходили консультироваться или "поплакать в жилетку", но если на этом основании заявляли права – я очень возмущалась таким способом закабаления – что за иждивенчество! Кроме того, не миновала еще нас и судьба наших старшеклассниц, хотя бы и после окончания института. МЫ фатально считали это неизбежным – война–то еще не кончилась – ВОЙНА, хотя и откатилась на Запад. Очень ярко запомнился батальон девушек, который проходил мимо нас по улице в Рязани. Все в новенькой солдатской форме, такие крепконькие, все одинаковые они шли и пели в такт шагам: "Белоруссия родная – Украина золотая – Наше счастье молодое мы стальными штыками оградим".  Ну, вернемся на наш первый курс, к обещанному Вам рассказу о личной жизни: скромные подходы Ивана – его бережное отношение ко мне, как к иконе, меня испугали. Я тоже считала, что он не простой! Я не понимала этой сложности и сторонилась её. А кроме того, глядя ему в глаза, я почувствовала какую–то бездну – возможность потерять власть над собой. Берегись – ты до него не доросла. Так я отвергла предназначенную мне судьбу. Женился Иван поздно – когда моему сыну Андрею было два года – и на девушке с другого факультета. Бережно заботился о семье: родителях, жене, двух дочерях. И, оказывается, всю жизнь был православным, что тогда тщательно скрывалось. Успел до своей ранней смерти поработать директором института. Вот где его культура и манеры были на своем месте! Его даже уборщицы до сих пор поминают: каждую–то знал по имени и отчеству – входил в ее заботы! И я его поминаю... 
Будучи на математическом кружке, после доклада о метрических пространствах, я получила адрес ТБ больницы, где лежал один из членов кружка - Прудковский Гаральд, с тем, чтобы всем по очереди его навещать и чем–то кормить... Все было привычным и понятным. ТБ я не боялась и знала как себя вести. Так я встретилась с моим будущим мужем. Он так хотел поправиться, так верил мне... Чтобы создать ему режим, надо было вырвать его из общежития и получить отдельную комнату, которую давали только семейным. Так мы расписались и стали ждать осени. Я научилась сама делать ему уколы. Приезжала из Воронежа его мать, и вместе с ней мы ездили навещать его на Яузу в больницу. И, не упрекая меня за произвол, Бог и тут наградил меня счастьем. Счастьем была и борьба, счастьем и выздоровление. Через десять лет врач торжественно нам объявил: " Вы нам не нужны, а мы вам. С тех пор Гаральд четко выполнял режим, который его спас, – МАКСИМУМ СВЕЖЕГО ВОЗДУХА – ПИТАНИЕ И ПОКОЙ – все просто. 
На третьем курсе к нам вернулись фронтовики – те, которые уходили с третьего курса на войну – люди сложившиеся, взрослые, умные и достойные уважения. И в то же время с тяжелыми ранениями и, хуже того, с привычкой выпивать. Им на фронте выдавали ежедневно сто граммов водки. Их было десять человек с курса. По числу вернувшихся с курса можно было судить, какой процент мужчин погиб: на курсе двести человек, то есть пять ПРОЦЕНТОВ вернулись. Если говорить о моей школе, то из всех мальчиков мне довелось увидеть только Саню. Наша учительница Надежда Ивановна как–то разыскала в Москве восемь человек из своего бывшего класса. Был и Саня – серьезный, умный, без иллюзий – кормилец семьи – жена, двое детей. НАДЕЖДА Ивановна приготовила нам вкусные заливные желе – лимон и вишенки и всё она – уже дряхлая старушка приговаривала:  “Кушайте – кушайте, дети так любят сладкое”. 

 Жилье и работа. 
Победа – исполнившаяся мечта и мир на все времена! Надо жить и работать. После окончания учебы меня распределили на вредную работу. И за два года работы с открытой ртутью я основательно испортила здоровье. Не сразу удалось перейти на преподавательскую работу. Жилье мы вначале снимали у людей, которые уехали по контракту в Монголию на три года. Получала я тогда сто двадцать руб. зарплаты – правда, и цены были другие – ботинки 20 руб, хлеб – 13 коп. Но надо же и свой дом строить. Посадила я семью на два года на одну треску и маргарин, чтобы отдать долги за кооперативную квартиру. Тогда однокомнатная квартира стоила 2000 р., двух комнатная – 3600, а трехкомнатная – та, в которой мы сейчас уже больше 30 лет живем, стоила 6900 р. К тому времени я уже защитилась (на кафедре теоретической физики в Московском Университете – сокращенно – МГУ) и получала 320 руб. – и, все равно, не смогла бы выкупить квартиру только за счет долгов у друзей. – Тетушка Мария Николаевна выручила, а я так и не смогла отдать ей долг до ее смерти, наоборот, – еще от нее получила, как единственная наследница, немалую сумму. Режим требовал максимального пребывания на свежем воздухе. Суббота и воскресение проходили в туристском походе. У нас появилось много друзей. Детей с малолетства приучали жить в палатке, разводить костер. Наши одинокие девушки – друзья отчаянно мне завидовали, не понимая, какого напряжения сил стоит мне эту жизнь выдерживать. 
Удары судьбы: смерть бабушки. Операции у мамы – после работы не пускают к ней в больницу: поздно! Купила белый халат, шубку бросаю за шкаф в вестибюле и иду к маме, делая вид, что я медсестра. Дети – у соседки – бездетной. Но вот еще – очередное увеличение семьи – после 2 старших детей новая радость – появились в семье ещё двое малышей:– возимся с ними – и постепенно проходит боль от утраты. В два с половиной года отдаем их в детсад – делать нечего – некому с ними сидеть дома. За истекший период у меня сменилось шесть домработниц. Ну а детсад – это все детские болезни и довольно серьезные... Так и идет дело – до школы. 
Должна покаяться – я не воспитывала моих детей. Так, иной работяга спешит домой в надежде отдохнуть в семье – поиграть с ребенком и на время забыть дневные заботы – а жена срочно наваливает на него новые заботы, которые накопились в его отсутствие. Волею судеб и я оказалась главным кормильцем семьи и добытчиком денег. БЫЛО ОЧЕНЬ ТРУДНО. И сложности на работе, и боли в животе, и бессонница, и зубная боль – все противная ртуть наделала. После работы надо зайти в продуктовые магазины – везде очереди – надо купить детям одежду – надо в школу на родительские собрания – надо ехать снимать дачу или добывать путевки. Естественно, общение с детьми легло целиком на маму, за что она и упрекала меня в легкомыслии. Действительно, приходя домой, я могла только играть с ними, так как и сама нуждалась в отдыхе и не могла заниматься разборкой их поведения. Да и это было очень недолго – я загоняла их перед сном в ванну – вымыться, требовала, чтобы они постирали свои трусы, носки и повесили их на сушилку – да одели чистые пижамки, вот и все воспитание! А уж утром они сами справлялись. Уложив их, срочно садилась за подготовку к своим занятиям на завтра. Когда они выросли – и забот прибавилось: образование детей, обеспечение их жилплощадью (для молодых семей). Дочке, например, мы скопили приданое в сумме достаточной для покупки однокомнатной квартиры – а ей и свекор еще помог – и теперь у нее трехкомнатная квартира. Младшему сыну мы выменяли однокомнатную квартиру, среднему – комнату в коммунальной квартире, старший сын ушёл жить к жене. А тут еще организация четырёх свадеб! Этим и ограничилось мое участие в судьбах детей. Не зная толком, чем они живут, я полностью устранилась от их проблем и конфликтов. Мама, напротив, была в курсе всех их дел и опять упрекала меня за отсутствие цели в моей жизни и в легкомыслии. Справедливо – целей у меня и не было – только бы выжить, справиться с неотложными делами, а дома чуть–чуть отдохнуть, поиграть с внуками. Где уж мне разобраться с их проблемами, когда я обо всем узнавала последней. Вот – типичная ситуация, когда вместо ушедших мужчин, в семье на их место встали женщины. Однако, был у нас и свободный период, когда дети выросли, но еще не обзавелись семьями (1975 – 83 гг. ). Часто ходили в театр, – прослушали все оперы в Большом, в Малом, в Современнике, - весь их репертуар, имели 2–3 абонемента в Консерватории, а летом отправлялись в туристские походы на Кавказ или в Закарпатье. Да и болезни в то время слегка отступили – и у нас, и у мамы. 
Стали перечитывать классику – Тургенева, Островского, Достоевского. Смотрели фильмы Акиры Куросавы, читали Фолкнера, Кабо Абе. Увлекались стихами Мартынова, Валентина Берестова – в общем сменились ориентиры – взамен друзей по туризму появились новые – лет на десять моложе, но одновременно с нами вбежавшие в новое культурное пространство, которое возникло уже после преодоления последствий войны. 
Ну что сказать в заключение о нашем поколении? Все девочки прожили достойную и счастливую жизнь. Они вынесли на своих плечах послевоенную разруху. Работали начальниками цехов. Тянули на Камчатке линии электропередачи, работали на ядерных объектах в Свердловске и Челябинске. Увы. Похоронили мужей и вырастили бесконечно дорогих безвольных сыновей. И сейчас, в новых условиях, головы не потеряли – за любую работу берутся, – и церковь не оставляют. 
Большинство взялось за глубокое изучение Библии и святоотеческих авторов – чего были лишены в юности и что так важно в старости, чтобы понять смысл жизни. Очень интересно, что все считают свою жизнь счастливой – и не Тютчева цитируют на закате дней, а Бунина – он как – то ближе по духу. Им и я закончу:


 И цветы, и шмели, и трава, и колосья, 
И лазурь, и полуденный зной... 
Срок придет – и Господь сына блудного спросит, 
Был ли счастлив ты в жизни земной?

 И забуду я все – вспомню только вот эти 
Полевые пути меж колосьев и трав... 
И от сладостных слез не успею ответить, 
К милосердным коленям припав . 

 Низкий поклон тем, кто помог мне состояться как человеку: бабушке, внушившей мне нравственные основы, маме, научившей меня трудолюбию и тетушке, поддержавшей меня материально, а также учителям, которых мы любили и которые в нелегкие времена помогли нам почувствовать себя детьми великой России.
Начало:
http://prudkovskij.blogspot.ru/2015/03/blog-post.html

Моя мама Война

Воскресенье 22 июня взрывается стонущими гудками завода, Так он гудит только при пожарах, потому что на заводе такой запас взрывчатых веществ, что может погибнуть наш поселок. Но сейчас другое – у завода толпа плачущих женщин... Жизнь резко меняется. Старшие дети с восьмого по десятый класс едут под Смоленск рыть окопы. Мы – с четвёртого по седьмой классы – едем за 60 км. от дома собирать на болотах сено. С нами едет молоденькая учительница по литературе – безвольная. Опасаясь анархии, особенно в вопросах питания, девочки поддерживают жесткий порядок. Из трёх дежурных, остающихся в лагере для готовки обеда, одна обязательно старшая девочка. Юрка, сын директора, уже поймал на болоте ужа и норовит засунуть его учительнице за пазуху. Приходится мне отнимать у него ужа. После него руки противно пахнут селедкой. У НАС две громадные палатки – для девочек и для мальчиков – спим на сене. Но в первую ночь не спали из–за комаров. Заснули только утром на песке у реки, там ветер разогнал комаров. Потом мы разводили в палатке дымный костер. После каши на заре одноногий лесничий ведет нас лесом на болота. Идти далеко 6 – 8 км. Всю дорогу мой милый друг Вера рассказывает мне очень подробно прочитанные книги. От нее я впервые узнаю Айвенго, Квентин Дарварда, Веницианского купца, Графа Монте Кристо, Трёх мушкетеров – и ведь все их разговоры помнит. С такой памятью она могла бы учиться не хуже меня! На болотах мы выносим траву, скошенную лесником, на поляну и сушим ее. У нас на обед кусок сахара и краюха хлеба, а воду пьем болотную с живыми инфузориями. Правда, мы цедим ее из бутылки сквозь уголок косынки. Вечером нас ждет обед из консервов и сон в палатке. Болото быстро расправилось с нашей обувью. А Юрку, вообще, угораздило сесть между кочками в болото по грудь. Поэтому мы идем в соседнее село и покупаем там брезентовые туфли. 24 ИЮЛЯ В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ я вызвалась дежурить. В этот день к нам пришел милиционер и забрал наш школьный приемник. Последнее, что мы слышали, – это то, что бомбили Москву. Теперь мы совсем отрезаны от мира в дремучих лесах. Может уже немцы и наш дом захватили? Но в сентябре благополучно возвращаемся домой. С радостью узнаем, что и наши старшие вернулись. Окопов они не успели нарыть, но 200 км бежали под огнем. Немецкая армия катится лавиной. Мама сложила рюкзаки. Может и нам придется бежать, только бабушка очень слаба, надо ее везти. 
Весь сентябрь и октябрь работали на поле – выбирали из мерзлой глины картошку. В ноябре началась учеба. Мальчики девятых и десятых классов ушли на фронт, несколько позже встали к станкам подростки 12 – 14 лет. Им выдали рабочие карточки, они жили в общежитии и учились там в вечерней школе. Для девочек общежития не было. Родители сказали – учиться! В классе углы покрыты льдом, сидим в полушубках суставы рук красные и распухшие. Учителя ушли на фронт. 
Голода еще нет. Всем рабочим на заводе дают обед даже с кусочком мяса. Иждивенцы получают по 300 гр. хлеба – до весны. Весной кончаются запасы. Собрав самые красивые кофточки и платья, идем с мамой по деревням, метет поземка, через шесть км. деревня. Бабы рассматривают нас, примеряют наряды. Приносим круг топленого масла и мешочек пшена. В другой раз приносим ведро картошки. Мама разрезает каждую картофелину на три – четыре части с глазком посерёдке. Их кладут на доски на моей кровати для яровизации. Немцев от Москвы отогнали, но опасность существует. Завод распахал землю до самого оврага. Всем рабочим дают огород десять соток. Мы посадили картофельные глазки. Они толстые, зеленые, мохнатые. Все удивляются, когда на черном поле зеленеет один наш огород. Однако, есть нечего. Бегаю с мешочком по всем межам – ищу крапиву. Бабушка варит из нее пустые щи. Хочется чего–то твердого. И так два месяца, пока не начинает проглядывать молодая картошка. А завод работает бесперебойно на старой картошке, но попробовал бы кто-то взять со склада хоть одну картошку! Зима. Мама приходит с работы поздно. Вывешиваем ее химическое платье за окно. Берём фонарь и идем в сарай пилить и колоть дрова – в жизни не видела таких перекрученных и сучковатых древнин. 
Вот так и идет дело всю войну – Сталинградская битва – возвращение уцелевших батюшек из лагерей и битва на поле Славы в Прохоровке, где солдаты видели Божью Матерь на облаках, и был, наконец, сломан хребет немецкой армии – и она покатилась назад. В девятом классе наших мальчиков призвали в военные училища и отправили на Восток, на войну с Японией. Между тем, преподавание в школе шло по полной программе. Хотя все учителя были на фронте, к нам приехали в эвакуацию семьи химиков из Москвы, которую немцы продолжали каждую ночь бомбить. Химию и физику преподают чудные учительницы. Хорош также и математик – хромой, больной, бледный, но с каким чувством юмора: как смешно он умеет осадит неумеху! Мы особенно стараемся на его уроках, чтобы не попасть ему на язычок. ВВ сохранили от фронта по броне, но для этого он должен перейти на работу в спиртовой склад завода – опасное место, но у него уже семья, и он должен – загубили талантливого учителя... 
Девочки продолжают учебу по полной программе. Уже прочитан Дон – Кихот с осуждением рыцарей и дам и написаны сочинения про Обломова. В условиях холода и голода так нелепы и смешны их проблемы. Обычные девичьи мечты о любви или женихах отсутствуют полностью. На переменах собираемся кучками и поем, поем о подвигах, о жертве, о труде во имя отчизны. Настрой на подвиг на уровне подсознания – сознательно на войну не хочется, но все с этим смирились как с неизбежностью. Окончившие школу девочки давно уехали: кто в школу медсестер, кто в зенитную школу, кто в связистки или поварихи. В тылу остаются дети, старики и инвалиды. Общественная среда мощным прессом сформовало наше поколение. (Именно тех, кто встретил и провел войну в школе с еще неустановившимся характером – в отличие от тех, кто встретил ее по окончании школы). Из нашего поколения сформировался монолит, резко отличавшийся по убеждениям и психическому настрою от того, что считается нормой. Например, исчезли индивидуальные отличия – все стали коллективистками – не возникало в зародыше чувство влюбленности. И ТОЛЬКО архаичное присущее женщине чувство жалости, сохранялось – заботились о больных щенках, спасали котят... Кстати, интересная черта, - в наших деревнях: о муже говорят: "Он жену жалеет" слово "любовь" употребляется в другом контексте: "он баб любит”. Немцы вывезли из черноземных областей на платформах чернозем – тот знаменитый чернозем четырехметровой толщины, который так изумлял на Первой Всемирной выставке в Париже посетителей. Вывезли и трудоспособный народ. А у них и собственное население голодало из–за многолетней войны с Европой. 
И наши русские рабы там голодали. И у нас – колоссальное напряжение сил… Утром – "Вставай страна огромная, вставай на смертный бой! с фашистской силой чёрною, с проклятою ордой!" – вместо привычной песенки – побудки – "Нас утро встречает прохладой – нас песней встречает весна" и т.д. 
Приходя из школы, вяжем варежки бойцам, готовим им подарки и открытки. Открытки очень хороши: “Василий Теркин”, “Немец пролетел”, “Смерть пастушка”, “Плен партизана”, “Зоя Космодемьянская”, “Сталинградская осень” – все это талантливые, художественные картины – и они берут за душу – требуют помочь, спасти с напряжением всех сил! И фронтовые песни туда же зовут – на подвиг и смерть за наших людей, за Отчизну. 
Продолжение:
 http://prudkovskij.blogspot.ru/2015/03/blog-post_82.html

Моя мама Школа 30-х годов

(Ст. Нижне – Мальцево Ряз. Обл. , имение Воронцова – Вельяминова). 
В Рязанской области на реке Олешня, впадающей в Цну (а Цна – в Оку), вольно раскинулось имение с парком, прудами, барским домом, поселком многочисленной дворни. Был там артезианский колодец, а на реке расположился винокуренный завод. В трёх км. сохранилась церквушка с кладбищем. И свалились мы на голову Марии Николаевне, которая работала учительницей математики в старших классах и снимала квартиру у хозяйки на селе. Ей к урокам готовиться надо – стереометрия, тригонометрия, – а тут я с разговорами. И взяла она меня за руку и отвела в первый класс к знакомой учительнице на год раньше срока, да еще в ноябре месяце – благо по росту я была повыше многих. Так попала я к молоденькой учительнице Надежде Ивановне, которая умела держать класс и всегда говорила о себе, что она хитрая. Школа была старинная, еще от барина. А вот завод стал уже не винокуренный, а химический, оборонный. На основе свеклы и картофеля там производились спирты, смесь которых годилась, как горючее для танков. Мама стала там работать в плановом отделе. Думаю, тетушка правильно со мной поступила, хотя поначалу мне много доставалось особенно от мальчишек, не любивших тетю за двойки. Впрочем, я никогда не жаловалась – Царство им Небесное – все полегли на фронтах Отечественной! В начале девятого класса их забрали, выдав им аттестат об окончании школы. 

 Подруги. 
У меня появились друзья: Галя, с которой надо было быстро убежать от ее сестренки Люси, которая привязывалась просто невозможно, и маленькая хозяйственная Таня, с которой мы держали стол и дом и принимали гостей. Смущало меня, что по окончании угощения Таня говорила: "Ну а теперь давайте ругаться" – и выкладывала дорогим гостям все их грехи и обиды за десятилетия. Ничего не поделаешь – таков обычай. Куклы все стерпят. А природа кругом – чудо – кудрявые кусты над глубокой рекой, холмистые луговые просторы, цветы, песчаные дорожки, редкие села. Только леса не было, зато у всех деревенских домов сады. 

 СПАСЕНИЕ СОБАКИ. 
Гуляя в ледоход с Галей, мы увидели, что среди льдин плавает собака. Она никак не могла взобраться на скользкую льдину. Помчались в соседний дом, там оказался хозяин собаки. Он полез в реку и вынул собаку и выжал ее, как тряпку, – она без сил лежала на траве и сама плоская, как тряпка. Завод выделил нам квартиру на первом этаже – на втором помещались охранники, иногда они здорово плясали. А в основном занимались стройподготовкой или стреляли грачей в помещичьем парке. Не знаю, что они имели против нас, но первое страшное горе посетило меня, когда на моих глазах охранник застрелил моего друга – собаку Букета. (Второе – было известие о смерти отца, но это позднее) Я ДОЛГО ПЛАКАЛА У БАБУШКИ НА РУКАХ. Она сказала: надо молчать – и мы молчали. Время – то было страшненькое: исчезали люди – исчезли учителя – муж и жена – очень образованные – из бывших дворян. Директор завода возил в район машины со спиртом в подарок партийным и разведдеятелям, чтобы они не обезлюдели его завод. Были тут квалифицированные специалисты из бывших, а тем надо было регулярно кого-то арестовывать, чтоб оправдать себя на работе, так что вполне могли оставить завод без специалистов. Это составляло постоянную головную боль у бухгалтера – баланс не сходился: куда-то спирт исчезал. А мы с подругами, не ведая всего, играли. Забирались в парке в медвежью клетку, пролезая между толстенных труб, служивших прутьями, качались на ветках над прудом, где жили тритоны. На ветках у нас были “дома” и “телефоны”. Однажды я свалилась в пруд в платье. Тут же побежали с девочками к реке, выстирали платье и долго купались, пока оно сохло. Домой я явилась в сухом, но очень неглаженном платье. Придя в школу в 37-ом году, мы увидели чудо – много разноцветных тетрадей и на каждой рисунки всех сказок Пушкина, и картины: Пушкин у моря, и другие, а на обороте его стихи – радость на целый год! Нет больше – это был новый мир! 
Зимой моим подругам живется легче – не надо каждый день рвать траву корове, окучивать огород. Не то у меня – сплошная борьба за моменты свободного времени: надо наносить бак воды из артезианской скважины за ледяной горкой, купить хлеб, помыть полы – да мало ли дел... 
Бабушка следит за выполнением маминых заданий – по ее учебнику французского – одно склонение глагола и коротенький текст, далее – русский диктант – задание по шитью большой кукле (тряпочное тело, гуттаперчевая голова). Очень медленно шью белье и платье. Школьные уроки тоже время крадут. 
А УЖ КАК ХОЧЕТСЯ ЗАБРАТЬСЯ В КРЕСЛО С ВОЛШЕБНОЙ СКАЗКОЙ, или сидеть с подругой в темноте и жарить семечки в печке – голландке. Стараюсь хотя бы письменные задания выполнять на уроках и в перемену. Хуже всего, что второй класс учится во вторую смену. Часто и электричества нет. Учительница собирает нас в кружок у печки и читает нам Сибирякова или Челюскина. В печке тлеет торф. Иногда мальчишки вытаскивают брикет и бегают с ним, насадив на пику – торф мерцает в темноте и пахнет. Четыре раза в год мама уезжает в Москву утверждать планы завода. Как нам одиноко без нее. Зимняя ночь длинна. Молимся об ее благополучном возвращении. Поезд стоит на нашей станции три минуты, a у мамы много вещей. Она везет и нам, и соседям все необходимое: одежду, обувь, даже манную крупу. От станции до нас три км. Надо ждать попутку. Правда, никакого криминала нигде нет. Все подозрительные личности упрятаны в лагеря. Нo мы все-таки тоскуем, пока она не появится – усталая но счастливая. 
В этот раз она привозит мне коньки. Речка ниже завода подперта плотиной и потому широка и глубока. Ветры вдоль нее, как в трубе, сметают весь снег, едешь вдоль нее километр, другой против ветра, минуешь завод, затем деревню. Но зато назад несешься как на буере. Лед толстый, чистый как стекло. Катались и на пруду в барском парке. Но там лед тоньше и весь в пузырях. Поднесешь спичку к проткнутому коньком пузырю и вспыхнет болотный газ. К весне – ледоход – жуткое зрелище! Все часами стоят на плотине и около. Толстенные льдины разбиваются о быки моста. Вот одна толстенная лезет на мост. Визг – все отшатываются. Грохот – не слышно слов. Потом половодье, почти до нашего крыльца – мальчишки ездят на досках с шестами. Баня у самой реки, так банщика с женой с крыши спасали. Но я этого уже не вижу – лежу с высокой температурой с крупозным воспалением легких – и так два месяца. Мама привозила профессора из Сасова, его назначения выполнял наш фельдшер Верратти – потомок обрусевших итальянцев. – Руки у меня – одни кости – уколы делает в икры ног. А я занималась в бреду тем, что ловила между пальцами толстую иглу, но она тут же начинала распухать, распирала руку и вырастала в коническую башню. Я встряхивала ее – и она рассыпалась. И снова в пальцах была растущая игла. Ночной жар в темноте, страшная жажда. Мама пыталась меня кормить, резала мармеладку на 6 частей, давала кукле и уговаривала меня – это было до отвращения. Но к концу лета я очнулась. Прибегали подруги, смотрели на меня снаружи окна. Ходить я разучилась. Стали выносить меня в кресле на лужок с маргаритками, в парк. Понемногу и ходить начала, но лето пропало. Впрочем, в третий класс меня перевели со всеми пятерками и даже книжку с наградной надписью дали – “Мюнхгаузена”. Ее сама тетя выбрала в школе и сама мне домой принесла. Тут же начали читать. В эту пору я была дикарем, хоть и способным, но дикарем – и привлекали меня всякие безделушки. Посадили меня за одну парту с Саней – сыном фельдшера. Он, правда, не дрался, но озорник был и дерзкий. Мне нравилась его серая шапка, по которой его было можно различить в толпе, но особенно – его чернильница – широкий приземистый медицинский пузырек с притертой пробкой. На это я и направила свои старания. Тем более, что одной девочке из класса он уже подарил такой пузырек. Моя настойчивость увенчалась успехом – он выпросил у отца и принес мне чернильницу. Теперь только у нас троих из класса были такие – атрибут избранничества! Все другие чернильницы были ужасны – то и дело вытащишь муху на конце пера! Экономить время мне удается лучше всего на уроках русского. У меня природная грамотность, и я стараюсь, чтобы про меня забыли – пишу без ошибок по чутью – что им еще надо – и делаю домашние задания по арифметике на русском – а грамматических правил и до сих пор ни одного не знаю! Из очередной поездки в Москву мама привозит мне куклу – КРАСАВИЦА – у нее голубовато – серые закрывающиеся глаза и мягкие смуглые щечки. Но мама не разрешает открепить ее от коробки, так она и стоит в своем сером пальто и сапожках, словно сейчас уйдет. Мама говорит, что пока я не обеспечу весь гардероб старой кукле, я не докажу, что смогу заботиться о новой. А мне еще столько шить и шить. Хотя с французской грамматикой я освоилась – заметила, что во втором лице всегда на конце s, а каждое новое время добавляет к окончаниям пару букв. И остальные времена – добавка к причастию вспомогательных глаголов – etre и avoir. Ничего сложного – раз – два – и урок готов. Читаю взахлеб, все подряд: – прекрасный толстый журнал “Пионер” – вся мировая классика – сказки, легенды немецкие, французские, “Витязь в тигровой шкуре", " Жених – призрак " и т.д.

 Мое лето. 
В это лето мы с бабушкой встаем очень рано. В церковь мы ходим за три км. в село Оладьино за станцией. Все искусство состоит в том, чтобы выскользнув из двери, мгновенно завернуть за угол и растворится в парке. Религия преследуется, и надо избежать встреч. У нас с собой два больших мешка – на обратном пути наберем в леске сушняка на растопку – и всем ясно, зачем мы уходили. Идем по шоссе через мост над оврагом – и вот – тишина и красота – стоят девочки с атласными лентами на голове, добрые старушки. Вокруг церкви цветут мальвы. Причастившись, идем уже по жаре. На половине пути заходим в овраг, сидим на травке под дубком. До сих пор помню темно-вишневую бархатную шляпку найденного тогда гриба. А один раз нас застала здесь сильная гроза. Бабушка ловко сложила углами мешки, превратив их в два плаща. Впрочем, домой пришли все равно мокрые насквозь, хотя мешки все-таки защитили нас от холодного потока, который хлестал по головам. Бабушка рассказала, как она в молодости ходила купаться в пять утра, пока вода в реке чистая. Я тут же захотела и сама так поступать, а бабушка смеялась: Где тебе проснуться? "Но в четыре часа я ее разбудила – и, действительно, вода была и чистая, и холодная, и впечатление яркое. Днем я сильно оттолкнулась ногой ото дна, а там угол бутылочного стекла вырвал из ноги кусок мяса. Шла домой босиком, а за мной по пыли бежал кровавый ручей. Тоже яркое впечатление! Часто ходим с бабушкой по дальним деревням – купить ягод или яблок – идем по песчаным тропкам, переходим босиком речушки, разговариваем с бабушками и малышами – безлюдье, прекрасная русская природа. Все дома в деревне без замков, открыты – хозяева далеко в поле. Ходили за три – пять км. В это лето маме дают путевку в ТБ санаторий в Симеиз. Она берет меня с собой. От Севастополя едем автобусом через Байдарские ворота – все в гору, в гору и вдруг… – Ах! – стеной – на пол – горизонта встает голубое в морщинках море. НАВЕРХУ ХРАМ, и грек продает чабуреки: "Ай чабури, ай, ай, ай" – сладко так поет – как не купить? Жила я – вернее спала – у медсестры. Рано вскакивала и по обрыву спускалась к маленькому пляжу, загороженному с двух сторон скалами, и там играла с морем. Плавала далеко. Один раз видела морского конька – он плыл вертикально, загибая хвостик. Хорошо также повиснуть лицом вниз и смотреть, как рыбки прячутся в морские заросли. К маме я приходила к концу ее завтрака, и мы шли завтракать в кафе. Обедала я одна. Как-то решила вместо обеда потратить деньги на копченую колбасу и шоколадку. Шоколадка оказалась седой от старости и рассыпалась, а кусочек колбасы – таким пересоленным, что я бросила его и все удивлялась, как его ела собачка. 
После маминого мертвого часа читаю ей вслух “Губернские очерки” САЛТЫКОВА – Щедрина – она взяла их в библиотеке – скучная книжка! На обратном пути поезд стоял в Харькове час – гуляли по городу. Солнце было в тумане, а под ногами хрустели жирные насекомые – шла туча саранчи. 
Еще странное явление – на грязном перроне босиком упитанный мужик в одних трусах – Порфирий Иванов – основатель учения о здоровом образе жизни. Забыла рассказать о Севастопольской панораме – знаменита, как и наша Бородинская – и об Аквариуме. 
Аквариум занимает целый дом, и вода в нем через сетку связана с морем. Аквариумы и по стенам, и под нами – рыбы, как бабочки. Морские коньки, бычки и другая прелесть. А у входа на стене укреплена страшная акулья морда – громадная, с меня ростом, морда. Идем через мостик, под ним плавают большущие камбалы с белым брюхом. Потом Севастополь сделали закрытым городом и никого туда не пускали. 

ССОРA. 
Я упала в лужу на глазах всего класса. Все смеялись. Ну, САНЯ, ладно, он всегда такой, а вот своей лучшей подруге не простила. Я ведь дикарем тогда была. Вбежала в класс, швырнула ее портфель и пнула его ногой – разгневалась! Было объяснение. Потрясло меня до волос, когда она поцеловала мне руку. Да разве можно так? Очень мне это не понравилось. Смех хотя бы понятен! А ЭТО ЧТО ТАКОЕ?
Наша Надежда Ивановна улетела – вышла замуж за военного инженера. Пришел к нам новый учитель Василий Васильевич – большой, косолапый, молодой. У него есть мать. Саня и тут насмешничает: "мать – в лаптях". ВВ так серьезно посмотрел и говорит: "Да, в лаптях". Стыдно за Саню! ВВ сразу стал в классе своим. Знал все наши прозвища и употреблял их на уроке. Водил после уроков на природу, делал срезы деревьев, определял возраст. Играл с нами в лапту. Позже – увы – вскрывал живых лягушек и показывал, как у них бьется сердце. Лягушка ведь не кричит от боли, молчит. На переменах мы играли в волейбол. Поставили нам на школьной площадке гигантские шаги. Класс размещается в бывшей церкви. Рядом могилы родителей астронома – автора школьного учебника Воронцова – Вельяминова. Только они глубоко в склепе под памятником в виде высокого куба из черного мрамора – потом его перевезут к парткому и водворят на нем памятник Марксу. А под памятником – дыра, прямо в склеп – и туда наш мяч закатился и пропал. Дочка директора школы Аля взяла ключ от чердака школы – там свалены грудой до потолка разорванные книги из школьной библиотеки: Чарская, Сенкевич и Жорж-Занд и Понсон–дю–Тейраль и другие авторы – Элиза Ожежко, Леся Украинка – обреченные на сожжение; мы подбираем из кучи по тетрадкам и кое–что собираем – прочли всего Сенкевича: “Крестоносцы”, “Камо гредеши”, “Американские очерки”. Мне особенно понравилось описание осады Ясногорского монастыря с чудотворной иконой Божьей Матери в романе “Потоп”. И зачем только мы, глупенькие, каждый раз честно возвращали всё после прочтения на место?

 Новенькая. 
К четвертому классу коллектив уже сложился – и характеры определились – очень индивидуальные – например, Миша – хромой мальчик из деревни – самый старший и рассудительный – в нем чувствовалась мужицкая степенность – в отличие от потомков барской дворни или детей приезжих химиков – лаборантов. Учился он неважно, но как бы сознавал, что это не так и важно, и посмеивался про себя над городскими детишками. Бойкая Галя похожа на дрозда – остроносенькая, с круглыми карими глазами. Она насмешлива и лукава, знает все новости и любит посплетничать. Любочка – единственная дочка в семье – с пороком сердца. Береженая, с белыми локонами и голубыми глазами. Она любит петь под гитару печальные песни: – " Как услышишь печальное пенье, так меня понесут хоронить" Она прожила долгую жизнь – любимая мужем и двумя детьми. Солидная Маруся по кличке – " прокурор " – любит произносить речи и суждения. Ее всегда выдвигают во всякие комиссии или читать стихи. Она толстая и важная. О хозяйственной Тане и моей, другой, ГАЛЕ я уже упоминала. В тот памятный день я опаздывала. Бабушка поймала меня в дверях и сунула мне антоновку. Целый ящик этих яблок стоял в передней и благоухал, как целый сад. Увидев детишек на высокой лестнице, я поняла, что учитель еще не пришел. А ВОН и он сбегает с крыльца учительской. Бегом в класс, пальто на вешалку, шапку с собой в парту. Но что это? Около вешалки стоит и не садится девочка в сером пальто. Лицо ее ничем не примечательно – хороши лишь большие серые глаза. На меня она производит завораживающее действие – это же моя красавица кукла. Саня, сосед, кружится, как на пружинке, и противно скрипит партой. И все вдруг стихают. БЫСТРОЙ ПОХОДКОЙ В КЛАСС ВХОДИТ ВВ! Он сразу замечает немую картину и ободряюще подходит к девочке: “Новенькая? Ну–ну, давай лапку – посадим тебя на вторую парту к Гале – не подведешь? Хорошо учишься?” – “Не знаю” – тихим голосом отвечает она – “Как не знаешь?” – удивляется ВВ – “Ты где училась в первом–то классе?” - “В УЗБЕКИСТАНЕ” – еще тише отвечает она – и вот–вот прольются слезы из ее удивительных блестящих глаз. – " Ну ладно – поглядим. Давай знакомится! Тебя как зовут–то Вера… Фамилия?” – “Андреева”.  Начинается урок грамматики. Неинтересно. А тут еще сидит эта новенькая странная девочка, приехавшая издалека. Нет–нет, да и поглядишь на нее. Вот и перемена. Чижики – вот нахалы – окружили новенькую. Вопросы дерзкие, непринужденные. Вот что узнали – папы и мамы у нее нет, умерли. Бабушка за ней съездила и привезла к себе, сюда. А там у нее осталась серна козочка и друг – мальчик Миша – козочка теперь у него. Дежурные никого не выгоняют из класса – сами заинтересованы. Но вот все вопросы заданы. Теперь подразнить ее женихом Мишей, неожиданно толкнуть. Что еще за смиренница? У Сани экспромтом родились стихи, и он выпаливает их в лицо новенькой " Над могилой, под колом Верка дрыщет молоком " – Как тебе не стыдно? – говорит новенькая – ты на вид такой добрый, красивый – а портишь себя! Удивительно – что она не может отпор дать? И я кричу Ваську, дежурному: "Вот тебе достанется от ВВ" –  Но выгонять на перемену уже поздно. Идет ВВ. Вера занимала мои мысли – узнать, почему она такая – помочь ей? Моя влюбленность как у всякого дикаря, выражается в подарках. Дарю ей свои сокровища. Но вижу, что они ей как бы и не нужны, хотя доброе отношение к себе и мою помощь она ценит. Свои переживания я прячу в творчество. Сочинила такую сказку, но никто не должен догадаться, что это о нас. Сказка такая: Жила – была девочка Оля и были у нее щенок да котенок. Щенок был веселый, только все требовал палку ему бросать, а котенок уже мышей ловил и приносил их в подарок своей хозяйке – только девочка их не любила. Шло время, выросла девочка – вырос и котенок. Теперь кот уже крыс ловил. И девочке не хотелось бы быть капризной и привередливой к такой любви... Но дохлая крыса в подарок?! Брр...! Взрослеть надо, умнея!

 Загадка Веры. 
А дело–то было в православном воспитании. Это был тщательно скрывавшийся и очень опасный секрет, Не из–за него ли и Верины родители исчезли? Бабушка ее воспитывала. И о Боге, и о святых рассказывала светло и интересно. Она внушала Вере, что злоба и коварство часто приводят к временному успеху, но потом, часто по непонятным причинам, всесильный злодей лишается всего или его приковывает тяжелая болезнь. А любовь и добро к людям – и самому человеку хороши, да и другими ценятся. Это Вере понятно, странно только, что в школе так религию ругают – разве она дурному учит? Столько замечательных людей православных стояли выше других и по уму, и по таланту. Многие в монахи ушли или людей лечили... Ну и что, если где был глупый поп – думает Вера, глядя на ВВ, – который занимается обязательной пропагандой на уроке – Он ВВ тоже хороший, но что же он так старается? Много вопросов возникает в детских головках. ИХ они не в силах разрешить сами, и решение их доверят только тем людям, которым верят. Вера верит в религию бабушки, в ее светлый оптимизм, несмотря на все несчастья, в ее доброту и ум. Время идет, а Вера все еще остается новичком. Иногда у нас с ней возникает разговор о прочитанных книгах. Больше всего мне хотелось бы расспросить об ее жизни в Узбекистане, но я боюсь, что на ее чудных глазах снова выступят слезы. Я привязалась к ней всей душой и кажется на всю жизнь. 

Продолжение:

 http://prudkovskij.blogspot.ru/2015/03/22.html

Моя мама Детство-Киргизия

(Семья отца моей мамы спасалась в Киргизии от репрессий большевиков. Это добавление к мемуарам от меня, чтобы было понятно, зачем надо было ехать в такую даль и почему её отец так и не смог вернуться обратно с ними в Россию)
Сон или явь?
Жаркое искристое волнистое марево, в котором парю я, маленькая мошка. Что это? – инфракрасное видение зародыша? Свобода в вольном парении и радость! Или позже – в том же золотом безбрежном пространстве – как бы на астероиде – лежу на куче горячего песка в сарафанчике, задрав пухлые ножки, и вижу себя со стороны – и никого – даже Солнца нет! Все это поздняя моя интерпретация – на что это похоже, а на самом деле помнятся только ощущения, да и то – все слабее. 

Пересадка в Моршанске.
 (Из Ленинграда, через Моршанск, в столицу Киргизии Бишкек).
 Сидим сутки на чемоданах – на улице: грязь, толпы народа. Просыпаюсь в поезде – полки все подняты и в темноте видны вдоль всего вагона лишь огоньки папирос. У меня на заднем месте большой и твердый фурункул – больно сидеть. Когда он созрел и из него выдавили целую чашку, – мама в обморок падала. 

Приехали в Бишкек. 
Стою на подножке вагона. Подбегает какой – то мужчина и хватает меня! Я не успеваю зареветь, так как отец дает мне в руки алма-атинское яблоко размером с мою голову. Он и квартиру уже снял у хозяйки к нашему приезду. 

 Мама. 
Мне уже 2 года. Стою у забора палисадника и изучаю доску и цветок – душистый горошек, а спиной чувствую – где бабушка – мне без нее плохо. Но, когда вечером приходят с работы родители, нет ничего вкуснее – забраться на колени маме и воткнуться лицом ей в живот. Но она ссаживает меня и никогда не целует – у нее туберкулез, закрытая форма. 

 Степь. 
Мне четыре года. Идем с бабушкой к маме в загородную больницу – два км. степью. Она вся красная от маков. А кругом, кольцом вокруг города, горы – днем белые, утром – розовые. Мама бледненькая – её посылают после больницы в санаторий на кумыс. 

 Работа родителей. 
Родители работают очень много. Они – молодые специалисты, посланные в Киргизию после учебы в Ленинграде, экономисты. Вечером, придя с работы, они расстилают на полу громадную карту Киргизии и, ползая по ней на коленях, рисуют красной и зеленой тушью крыши маленьких домиков – фабрик – мельниц – звероферм. Потом я видела эту карту на стене в круглом здании по имени ЦИК. В городе нет фонарей и вообще неспокойно. Идем с отцом встречать маму поздно вечером со сверхурочной работы. У отца большая тяжелая трость с железным наконечником и он сам большой и здоровый. Навстречу трое: " Товарищ дай закурить" – и лезут во внутренний карман отца. Я вцепилась в его ногу, как в толстую колонну. Отец взмахивает тростью. Те отшатываются - " Что ты, что ты товарищ ?". Дома обо всем рассказываю к неудовольствию отца. Впрочем, и у отца есть слабинка. Он не любуется грозой, как мама, а накрывает голову подушкой и засыпает. Мама над ним смеется. А дело в том, что при нем, мальчишке, гроза убила пастушонка. 

 Домашние дела и заботы. 
В воскресенье идем с отцом на рынок и выбираем за десять рублей воз арбузов. Дома возчик сгружает их на землю у террасы, и вот каждый день я подкатываю громадный арбуз к ногам отца, он вскрывает его и, если забракует, то качу ему следующий. Отец и мать любят острую пищу с перчиком. А мне после каждой ложки супа требуется запить полкружкой воды. Наконец, отец взрывается, следует шлепок и приказ есть без фокусов. Ем, глотая слезы. И бабушка втихомолку слезки проливает. Не нравятся ей такие жесткие меры воспитания. Южный вечер. У НАС МИР. Летают и стукаются майские жуки. Мы сидим с отцом на террасе. Летают крупные мохнатые бабочки. Отец рассказывает мне о звездах. Над нами ветви громадного тутовника с розовыми ягодами, похожими на малину. Этими листьями хозяйка кормит шелковичных червей. Они их очень громко жуют и превращают в шелк. Хозяйка дарит мне белоснежный шелковый кокон. Она сдает их на фабрику, где их разматывают в кипятке. Утром родители уходят на работу. Мне оставлено на завтрак яйцо и можно постругать ветчины с висящей в чулане ноги. А у бабушки пост – такая вкусная картошка с помидором и огурцом. Съедаю ее завтрак и отказываюсь от ветчины. Потом рисую орнаменты – переплетенные ленты – читаю вслух сказки. Но самое интересное – перебирать бабушкины сокровища – иконки на шелке, сувениры с Афона и из ИЕРУСАЛИМА. Ей их привезла из паломничества ее сестра Саша – фельдшерица, она умерла в 1914 году, заразившись от солдат, которых лечила от тифа. 

 Рассказ бабушки. 
Бабушке с детства очень хотелось учиться. Но ее дедушка был против того, чтобы учить “девок”. Сам он был самородок. В одиночку, с тремя сыновьями, возводил колокольню. Сам с заказчиком согласовывал смету, сам проект составлял, закупал камень, нанимал рабочих. Но вот беда – у бабушки сразу во время эпидемии скончались и отец, и мать. И пришлось им с сестрой идти жить в семью старшего брата, а их образование ограничилось двумя классами школы. У невестки не заленишься – вставали рано, занимались хозяйством: шили, носки вязали. В 18 лет вышла бабушка замуж и сестру к себе забрала. Муж Николай был человек замечательный: умный, с юмором, добрый, жену и детей любил и к сестре Саше хорошо относился. Умер он от рака, когда у бабушки было уже четверо детей. Сватался к ней – молодой вдове – богатый мельник – отказала – " Не будет он отцом детям". Советовали соседи: "Отдай двух мальчиков сапожнику, а двух девочек портнихе в обучение", – отказалась. Стала в свой старенький дом пускать нахлебников из села. Они учились в городе, а родители из села привозили продукты. И питались все вместе за общим столом. После обеда дочери перемывали посуду, а чужие дети сразу садились за стол с уроками. Бабушка во главе стола, как учитель, строго проверяла по книге заданные уроки. Строго держала – зато и слава ей у родителей была – все к ней на квартиру хотели. Ну и своих приструнила – только на пятерки учились. Всем умела свой свежий интерес к учебе привить – и история, и география, и задачки – все в ее руках заиграли живыми красками. Знаю по своему опыту, как она мне, маленькой, карту Европы показывала и рассказывала – какие задачки–загадки загадывала... А чтение вслух, особенно о святых, о путешествиях. Чудо!

 Новая квартира. 
Нам дают квартиру на первом этаже. У нас большой голый двор. Почти всю его середину занимает громадная юрта главного бухгалтера. У него квартира на втором этаже, но там только вдоль стен стоят 20 стульев. А он не может спать в помещении и живет в юрте. Вся ребятня любит туда приходить с его детьми. Там столько ковров, а когда открывают сундуки – столько сокровищ: ружья, музыкальные инструменты, шелковые халаты. Мальчикам хозяин дает смотреть в бинокль. Девочки не в счет. Счастливцы говорят: "что – то черное в горах движется – НАВЕРНОЕ МЕДВЕДЬ". Бабушка, вот, тоже долго в аптеку ходила – аптекарь – киргиз газету читал, но когда пришел мужчина, он его обслужил и заодно уж и бабушку. Везде начальник – киргиз, а заместитель – русский, который и делает всю работу. Срочно создают письменность – русскими буквами киргизские слова, а то у них до сих пор только устная литература – такое монотонное пение с утра до ночи по радио – фольклор. 

 Как меня пытались украсть. 
Идем мы с бабушкой по улице, а рядом киргиз на лошади – никак не отстает. Уверяет, что девочка хочет прокатиться на лошади, а бабушка ему твердит, что я совсем не люблю лошадей, а это неправда – я их очень люблю, только бабушка крепко пожимает мне руку, что означает – молчи, опасно. Кстати, когда отец был на переписи в дальних аулах, с ним заговорила у водопоя женщина русская, дочка генерала, который лет десять назад служил в Киргизии: его уже нет в живых. Она расспрашивала о жизни теперь, но уйти из аула отказалась. Сначала ее стерегли, а теперь она от своих детей и сама не уйдет. Мама привозит мне из санатория с озера Иссык–Куль целую коробку завитых ракушек. По улице в глубокой пыли шествует караван верблюдов, ведет их маленький ослик. На перекрестке – колонка с ледяной водой с гор – туда мы, дети, часто ходим мыть свои босые ноги – и там же частенько можно купить мороженое – кусочек молочного холода между двумя вафельными кружочками. А вообще, очень жарко – земля обжигает подошвы. Однако земля зимой промерзает и даже снег выпадает – я его веничком на дворе подметаю. 

 Катакомбная церковь. 
МНЕ уже 5 лет и бабушка ведет меня в церковь. В комнате накрыт скатертью стол, лежит Евангелие и крест. Приходит батюшка в шляпе и длинном пальто – собрались женщины и дети. Идет служба – ПОТОМ ПРИЧАСТИЕ. Батюшка молодой, приехал из Нового Афона на Кавказе. Он в ссылке. Ему запрещено служить. Женщины шепотом огорчаются об исчезновении то одного, то другого батюшки. Докатилась и до нас коллективизация. Решено, что у кого больше десяти овец – кулак. А у киргиз 200 овец – самый бедняк – зиму не проживет: кочевники едят только овец. Объединили их в совхозы, предложили землю обрабатывать, а они с голоду мрут, на улицах валяются, а работать не умеют. Идем с бабушкой за хлебом: теперь и у нас по все по карточкам, по норме – и вот впереди – нас голодный киргиз выхватывает у женщины ее полбуханки хлеба, за ним бросается озверевшая толпа, он падает в лужу и жадно ест хлеб, а его бьют. Бабушка лечит нашего больного дворника татарина. Он питался только фруктами и овощами – гнилыми – вот и получил дизентерию. Бабушке удается его спасти, но у нее самой плохо с сердцем. У нас резко континентальный климат и высота над морем 2000 метров. ДА И НАДОРВАНО БЫЛО ЭТО СЕРДЦЕ. В 17 лет умер ее старший сын Костя – талантливый, лучший ученик гимназии. Директор речь говорил о гибели гения. Туберкулез. От него в 12 лет заразилась и моя мама. Второй сын, Иван, в 17 лет был забран на первую Мировую войну, и долгое время о нем не было вестей. Врачи постановили бабушке вернуться в Россию. Шёл 1934г. А отец отчасти и рад был, что бабушка уедет к младшей дочери – учительнице – уж очень ему надоедал мой скулеж по бабушке – не такую дочь он хотел – хотел суровую, волевую. Но тут возразила мама: " Не оставлю больную мать – вернемся в Россию все". Отец не мог уйти с работы. Он сам грузил наши вещи и провожал на вокзал. Тут я в последний раз видела моего отца. В 42 ГОДУ ОН ПОГИБ В БИТВЕ ПОД МОСКВОЙ. В последний раз я видела, лежа на вещах в повозке, черное небо и яркие мохнатые звезды по дороге на вокзал. Утром мы ехали в дороге, прорубленной в скалах. Временами слоистые кристаллы были так близко за окном, что их можно бы потрогать. Потом пошли туннели. Их было более десятка, иные очень продолжительные. Потом долго ехали по пустой Голодной степи, иногда видели одинокого верблюда. А вот и российские поля, леса, деревеньки с кое-где сохранившейся колоколенкой. 
Продолжение:
 http://prudkovskij.blogspot.ru/2015/03/30.html

Моя мама - введение

Начинаю печатать мемуары моей мамы, 
родившейся в 1926 году, чья юность пришлась на годы войны.
Мама сомневается в художественной ценности своих записок,
созданных, в основном, для детей и внуков. Но мне кажется,
что в отличие от официальных трудов, в них чувствуется дух эпохи.

Дух этот помог ей достойно прожить свою жизнь и передать детям основные правила,
которые и ведут по жизни её многочисленное потомство:

1. Мир не есть мир абсурда, он лишь тренажер для достоинств наших.
2. Удел лентяя быть рабом и жертвой этого мира.
3. Удел того, кто ищет - находить дары мира этого, и первые из
   этих даров бесстрашие и сила, вторые - знание и мудрость.
4. Большинство бывших рабов довольствуются первым, а сила
   без мудрости - приводит к безумию.
5. Мало кто из получивших силу добирается до знания, но
   поклоняющийся знанию идет к сатанизму.
6. "Если не будете, как дети, не войдете в Царство Небесное"
   - только вернув восприятие ребенка, можно увидеть то,
   что не видят знающие мира этого, только через детство
   можно войти в мудрость.
7. Но от мудрости до святости также длинна дорога.
8. Слава Богу, что дал нам мир этот, полный волшебства и
   возможностей неограниченных !
22.02.2015 мама покинула этот мир. 
Продолжение: 
http://prudkovskij.blogspot.ru/2015/03/blog-post_14.html

«Не укради» в литературе и в жизни

Попытка углублённого анализа одной из простейших заповедей христианства.

1. Самая простая интерпретация это - желание иметь чужие вещи, но, конечно, не только вещи, но и ,например, славу, умения, одним словом – неположенное, незаслуженное своим трудом. В том числе желание иметь здоровье, не отказываясь от своих вредных привычек…

2. Но есть и симметричная формулировка также относящаяся к этой заповеди, а именно, отказ от положенного тебе по судьбе, от наказания за ошибки, от положенной болезни, от испытания (от экзамена в школе и в жизни).

1. 3. А неположенные желания, увы, могут быть самыми благими, желание помочь людям без понимания, полезно им это или нет. Например, мы можем перекрыть человеку самостоятельный путь развития…

О том, как моя судьба заставила меня разобраться в этой заповеди я написал автобиографический рассказ «Знаки судьбы».

И это только одна самая простая заповедь!! Посмотрите, какое значение она имеет в нашей жизни!! А в художественной литературе она практически вездесуща: герои борются за деньги, за власть, за любовь. Вечно хватаются за дела им неположенные. Но жизнь не «сошлась клином» на этой заповеди. Есть много иных проблем. И я написал роман, основные герои которого (и положительные, и отрицательные) эту заповедь соблюдают. Мой роман «Дхана ииные миры» не стал от этого менее захватывающим. Для сражений и войн есть и иные причины, чем восьмая заповедь Библии.